Фигура культурала

Вопрос о самоидентификации — не/исключительности — пишущего, говорящего и мыслящего стоит сегодня не менее остро, чем прежде. Если пишущий — философ, то проблема заостряется предельно: если он соотносит себя с литературой, он вынужден говорить правду, подобную той, которую несут поэты и писатели, если же с наукой, то обоснованную истину, если же с риторикой, то отрабатывать стратегии захвата и удержания внимания аудитории, давать ей зрелищное удовольствие. У общества потребность в инородном зеркале, преломляющем повседневность в свете идеала, столь же неистребима, сколь ненормален обретший его в жизни. В европейской истории исключительность поведения, вольности и дерзости оправдывались тем, что Поэту или Художнику было позволено то, что не позволялось законопослушному гражданину. В ясную формулу облек этот парадокс Паоло Веронезе в своем знаменитом ответе инквизитору: “Мы, живописцы, пользуемся теми же вольностями, какими пользуются поэты и сумасшедшие”.[1] Со временем пришла очередь интеллектуалов. В частности, писатель Пьер Дрие ла Рошель, называя себя интеллектуалом в своих дневниках 1939-1945 гг. объясняет\позволяет себе все: свою позицию, поступки, несвоевременность мыслей, о чем подробнее я буду говорить ниже. Для отечественной культуры эта ситуация актуальна вдвойне, так как мы еще пребываем в стадии рождения фигуры интеллектуала, которая приходит на смену интеллигенту, при том, что после смерти интеллектуала в самой Франции, кажется, уже прошло сорок дней. Фуко полагал, что интеллектуал, претендовавший на универсализм, начиная с XVIII в. и до второй мировой войны, завершает свою историю фигурой Сартра: “Если же интеллектуал изменил свой облик (а также и функцию письма), то произошло это потому, что изменилось само его положение, и теперь “атомщик”, “генетик”, “информатик”, “фармаколог” перемещаются от одного специфического места к другому, из одной единичной точки к другой, оставляя впечатление трансверсальности, а не  универсальности”. Разделяя его мысль о мутации статуса интеллектуала, Делез связывает данную ему возможность речи с действием, с “учасием в борьбе, в актуальном сопротивлении”; интеллектуал “обретает способность говорить скорее на языке жизни, чем на языке права”[2]. Делез не видит другого действия, кроме сопротивления, не видит иной фигуры в пространстве культуры, кроме интеллектуала или писателя, тем самым проводит границу дискурса шестьдесят восьмого года, его разрешающих возможностей: идентификации, аналитики, стратегии поведения.

У Слотердайка свое отношение к роли интеллектуала, которое он высказал в одном из интервью: “Г-н Слотердайк, в своей книге "Испытание себя" вы писали, что мы живем "после революции". "Мистический вздувшийся нарыв" лопнул.

— Больше уже нет той сингулярности — революции, — до которой человек когда-то доживал. С тех пор не нужно уже использовать интеллектуалов как революционных консультантов. Это уже больше не входит в планы гомогенной модели истории. Успокаивающий факт.

Почему успокаивающий?

— Потому что возникает чувство, что мы и так живем в хронических революциях. Вместо исключительно политических перемен происходят параллельно друг другу и одновременно перманентные технические, символические, ментальные перевороты, которые вызывают чудовищно сложные процессы обучения. Мы живем в эпоху хронических открытий, изобретений и обогащений”[3]. Интеллектуал стал не нужен.

Интеллектуал, борющийся с Властью как таковой, — сегодня амортизированная, да и, пожалуй, карикатурная фигура запоздалого модернистского проекта, ибо борьба с властью неминуемо приводит к осознанию того, что дело не в борьбе против, но в выборе своего горизонта власти, так как любому  произведению, любому художественному проекту, любой репрезентации противостоит контртекст, для преодоления которого необходима идеология произведения, внятная политика искусства и длинная воля к его реализации.

Пока на лобном месте страницах газет, журналов и телеэкранов интеллигенты насмерть бьются с интеллектуалами, на арену незаметно, а потому и неотвратимо и властно выходят новые фигуры, котировки которых неизменно растут, равно как и символический и реальный капитал.[4] Вращающаяся сцена речи делает карикатурными претензии быть услышанным — самозабвение и пафос говорящего бестактным вращением сцены перемещает его за кулисы театра к пыльным декорациям устаревших политических спектаклей. Прийдя в себя, интеллектуал видит сообщество сошедших со сцены властителей умов. Выясняя отношения друг с другом, они ведут спор с прошлым. Шум же успешного представления, аплодисменты и восторги зала уже давно достаются культуралам.

Если интеллигентность (в советскую эпоху она была субститутом аристократизма (скрытой формой сопротивления господствующей идеологии), так как для того, чтобы стать интеллигентом, им нужно было родиться (вариант закончить два вуза — отец и сын)) была врожденным качеством, “в крови”, а интеллектуал — качество, которое не передается по наследству, — свои идеи должен доказывать, порой кровью  (случай П. Дрие ла Рошеля или нашего А.А. Богданова, пошедшего по стопам Ж. Ламетри), то в культуралы “выходит” тот, кто подписывается под чем угодно, лишь бы вызвать интерес у теле- или аудиоаудитории; его конечная цель — массмедиизация, популярность, обретение власть. Обращенность мысли к массовому сознанию, к стратегиям популярных жанров искусств, СМИ рождает новую фигуру в обществе, сменяющую интеллектуала, все более узкая специализация, которого делает его специалистом. “Культурал” — фигура, которая формируется на наших глазах. Род деятельности, фигуры речи и способ поведения его вызваны к жизни тем обстоятельством, что современный интеллектуал, желающий иметь сцену речи и влиять на общественное мнение, не может не использовать массмедиальные стратегии привлечения внимания. Он, как верно заметил С.Л. Фокин «чего только не делает чтобы быть при власти… он одомашненный, прирученный интеллектуал, интеллектуал при власти.»[5] В ином контексте и в иных терминах данную ситуацию описывает В.А. Подорога: «Сегодня … публичное, «коллективное» сверхбыстрое письмо, господствует над индивидуальным поиском, исследованием, сверхмедленным письмом. Последнее обесценилось. Лозунг дня: все, что опаздывает, не существует. Графомания (в том числе и парафилософская) кажется спасением… отчаянной попыткой присвоить публичность, и хоть на мгновенгие утвердить собственное имя и авторское право…».[6]

Итак, кто же такой культурал? Культурал — новый производитель на рынке интеллектуальной и массмедиальной продукции. В ситуации обращенности коллективного внимания к артефактам массовой культуры, поставляемым СМИ, он не только успешно конкурирует с интеллектуалом, писателем и куратором, но и заметно теснит их. Производитель получил имя культурал. Его проект — концептаулизируется на глазах. Классический же интеллектуал, столкнувшись со все более глобализирующейся медиа-действительностью, либо трансформируется в культурала, либо становится специалистом. Побочным следствием этих процессов является ситуация, в которой новая метафорика отодвигает в тень старую метафизику, а культурал выступает субститутом интеллектуала. Вбирая в себя имидж последнего (самый простой и в тоже время самый распространенный прием культурала узнав нечто из интервью с интеллектуалом, писателем, специалистом, он предваряет этим разговор, оставляя собеседнику лишь подтвердить его — культурала — мысль), культурал наследует его мыслящую — читающе-слушающую — аудиторию, а используя технику и приемы телеведущих, он — за счет зрителей — увеличивает ее во сто крат. Ибо культурал а-топичен, он всегда поверх дискурсов, топосов, кокретных ситуаций, имея их в качестве материала, касаясь в модусе скорости получения и передачи скандала, новости, проишествия. Он пересекает границы, соединяет несоединомое, открывает неприглядное. Возделывать, восптывать и гармонизировать (очищать) не его кредо. С каждым днем символическая цена минуты события в камере возрастает. Сфокусировать, удержать и удержаться — сверзадача культурала. Он идет на все, готов платить любую цену.

Видимо поэтому открыто называть себя культуралом никто пока не решается, так как массмедиальное тело с необходимостью предполагает симуляцию и ангажированность, окончательно прощаясь с образом интеллектуала, этого бунтаря-одиночки. Культурал — производное системы, сети, команды. Характеризуя сложившуюся ситуацию в Париже редактор журнала “Эсприт” Оливье Монгэн пишет: “Те, у кого есть время для наблюдения мутаций общественной жизни, заметят, что изменения произошли уже несколько лет назад и что интеллектуальной сцены, которая долгое время характеризовалась фигурой великого писателя, больше не существует, ее заместил мир “культуралов”. Это сложный фрагментированный мир, с групповым обособлением; там есть киношники, вышедшие из Новой волны, театральные люди, люди искусства (патронируемые меценатами, государством, музеями), профессионалы культуры, университетская публика, способная выйти за рамки своих программ и несколько редких одиноких или осве(я)щенных прессой интеллекуталов. Эти участники “культурной буллы” игнорируют границы правого и левого, также как для формирования новой номенклатуры упразднили границы между художниками и политиками, последние, скрытые  от древнего посредничества, имеют отношения к обществу только через телевидение и “медиальное” управление.  Это категории в равной степени государственные и политические”[7].

Косвенным подтверждением внедрения массмедиальных, а здесь уместно сказать и культуральных стратегий, можно считать стремление к визуализации вербального сообщения в области гуманитарных наук. Сегодня на международных симпозиумах и конференциях нельзя не заметить возросшее использование всевозможных вспомогательных материалов: кальки, постеры, рисунки, схемы, которые с помощью слайдпроектора, компьютера и т.д. проецируются на экран; они иллюстрируют основные тезисы доклада, ключевые выражения на языке оригинала и т.д. Постеризация мысли — новация времени.

назад  | карта сайта | гостевая

E-mail: allpeterart@narod.ru  тел.(812) 314-82-48